ключом дверь. Сразу обо всем догадался, впрочем, мы и не скрывались особо, разбросав повсюду предметы нижнего белья. Мрачно усмехнулся только, когда вошел и начал складывать чемоданы и авоськи у вешалки.
— Давно пора. Глядишь, если б начали год назад, сейчас бы уже выхлопотали себе квартирку в Черемушках.
Наверное, все новые микрорайоны всех крупных городов страны именовались именно этим названием московского микрорайона. Правда, наши Черемушки отличались от других и тем, что были переименованы в семидесятых и тем, что строительство, шедшее поначалу довольно быстрыми темпами, сейчас почти заглохло — в продолжающемся строиться районе вводилось всего-то полтора здания в год. Но наши Черемушки считались престижным местом, получить там квартиру дорогого стоило — по объему выделяемых взяток профкому или собесу, — да и сами жилплощади отличались от большинства панельных многоэтажек высоким качеством и, что самое удивительное, меблировкой комнат. Говорят, изначально там собиралось селиться партийное начальство, но район им чем-то не угодил, теперь для них возводилоось «дворянское гнездо» неподалеку от Долгого озера. Первая очередь закончена еще четыре года назад, шесть пятиэтажек, сейчас строилась вторая: среди садов, отрезанных от колхоза «Мичуринец».
Я нацепил майку и вышел из комнаты Оли.
— Ты уж очень быстро вернулся. Мы ждали тебя к среде.
— Уж простите, — на Михалыча смотреть было тяжко — лицо, как после сильной попойки или драки. — Но дольше выдержать этого отдыха не смог. Эх, лучше б поехал в Кировакан, может, спокойнее было.
Следом за мной в прихожую выбралась и солнышко. Кажется, случилось дежавю, точное повторение той сценки, с которой все и началось — прибытия нашего дворника из исполкома, со слушаний, посвященных расселению бараков. Правда, ныне история имела иные подробности, а вот действующие лица оставались прежними.
— Ты о чем? — спросила Оля. Михалыч кивнул, пнул чемодан и наконец-то буркнул.
— Дожили, кончилась дружба народов.
— Там что, к тебе приставали?
— Если бы. На меня вообще внимания не обращали. На нас всех, понаехавших. Обращались, как с оккупантами.
— Не понял.
— И на Баниониса я тоже не поехал, после такого приема, сразу надо было сбежать, да только денег пожалел. И неважно, что не платил… а, да что там говорить.
Литва встретила Михалыча не просто холодно — но с презрением. В Паневежисе люди оказались на редкость негостеприимны к тем, кто не знал их языка или не говорил на европейских: собственно, так они и отличали прибывших гостей из других республик. Понятно, что в любой точке СССР всякого чужеземца, владеющего английским, французским, немецким, да хоть итальянским, принимают с распростертыми объятиями, втайне надеясь на щедрые чаевые по любому поводу. Литва не была исключением, перед иностранцами из ближайших стран Западной Европы там стелились. А вот своих, вернее, соседей из других республик уважать вконец перестали. Причем, видимо, недавно, раз до того Михалыч только радовался, что едет на Балтику, мечтал искать янтарь и пить бальзам. Туземцы испортили все начинания. Они не желали говорить на государственном. Даже торговцы на рынках, что уж совсем ни в какие ворота. И старательно отворачивались или и вовсе переходили на другую сторону, едва увидев группу, общавшуюся меж собой на русском. Говорить с ними, кажется, было равносильно общению с париями. Наглость и высокомерие аборигенов достали Михалыча в первые два дня, он крепился еще пару вылазок в город и окрестности, но когда гид из местных отказался работать с группой и говорить на русском, который, якобы, знал совсем плохо — понятно, что враки — терпение лопнуло. И не только у дворника. Гида побили и вышвырнули из автобуса, а группа довольная победой, вернулась в пансионат. Потом туда заявилась местная милиция, которой, как раз на прекрасном русском, написал заявление выброшенный гид, выясняла отношения с администрацией пансионата, кого-то оштрафовала, кого-то предупредила, на кого-то накатала телегу уже по месту жительства для дальнейших разбирательств. Михалыч не выдержал и сорвался. Нет, по счастью не устно, он уж догадался, что получил бы за подобное пятнадцать суток, как в впрочем, и везде в Союзе. Просто собрал манатки и был таков.
А уже по приезде домой на вокзале узнал, что в Эстонии, аккурат в минувшее воскресенье, сразу в нескольких городах чуть не полмиллиона человек вышли на митинги с требованием независимости и немедленного выхода республики из состава Союза ССР.
— Вот и доигрались, — заявил он, зло сощурившись. — Мы им все дали, все построили, восстановили из пепла, а они вон чего. Всю жизнь чухней прозывались, а тут свой карточный домик решили строить. Будто прок в этом есть. Как были никем, так никем и будут, только хозяев сменят. Хотя не сменят. наш лысый придурок вряд ли их отпустит, очень уж не хочет ничего решать. Так что повисят еще на нашей шее. Может московский ОМОН их навестит, поговорит по душам. Вот как местные в Паневежисе с нами.
Он захлопнулся в комнате, даже не разобрав вещи. Оля пыталась его разговорить, но Михалыч старательно отругивался. Вышел только поздно вечером, когда мы спать ложились. После прогноза погоды. Странно, но именно прогноз немного его успокоил. Привычные слова: «В Эстонской ССР завтра обещают дожди и похолодание до двенадцати-четырнадцати градусов». После этого немного стало легче. Не верилось, что вот эти сотни тысяч, даже единовременно выйдя на улицы, смогут переломить ход истории. Безумные требования, невыполнимые желания.
Немного поддатый и этим хоть успокоенный Михалыч прослушал прогноз, и только тогда заметил новый холодильник, удивился, спросил, что случилось.
— А, правильно, что напрокат взяли. Сейчас с техникой туго и что дальше будет, вообще непонятно. Зря только «Снайге» взяли. Вот забузят уже эти, начнут закрывать поставки, фиг тогда детали найдете.
— Так он же прокатный, — напомнил я поддатому и оттого невнимательному дворнику.
— Тогда держите до победного, техника годная.
— Нам все одно надо записываться на новый холодильник, — заметила Оля, выходя из ванной. По привычке, недавно установившейся, замотанная в банное полотенце и больше ничего. Спохватилась, юркнула к себе, но Михалыч как-то не заострил на ней внимания, видимо, недоглядел.
— Ну так запишитесь, что за проблема. Только на отечественный. Вернее, совсем наш.
— Из совсем нашего есть челябинская «Юрюзань», на которую гарантию работоспособности можно давать недели две, и «Саратов». Я все службы быта обзвонил и выяснил: на последний стоять придется полгода минимум. Редко присылают и помалу, штук по двадцать-тридцать в неделю. Хоть в «Березку» иди.
— Я с фарцой запрещаю тебе даже сталкиваться, — тут же вскинулась она. — Пока не отменят валютную статью, даже слышать не хочу ни о чем.
Мы и раньше говорили с Олей на эту тему, но пробить ее оказалось нереальным. Как и купить с рук приглашение в «Электронику» — там продавалась наша техника в экспортном исполнении,
